Моя спутница поздно засыпает и плохо спит, а я сплю, как убитый, и рано встаю – сова и жаворонок. До ее просыпа обычно брожу по скалам и наблюдаю океанскую жизнь в Акадии – приливы и отливы, галдящих чаек, флотилию уток, ныряющих карморанов (они же — бакланы). А тут взял и отправился на старую заброшенную, заросшую травой дорогу, которая тянется мили на три и на карте с двух сторон обозначена шлагбаумами – машинам ездить по ней запрещено. Около первого шлагбаума меня нагнала юная велосипедистка и спросила, куда ведет дорога. Я вынул из кармана карту и показал эту загадочную, полузапретную трассу – от нашего кемпинга на океанском берегу до большака, пересекающего остров с юга на север. Поболтали минут пятнадцать ни о чем. Под конец разговора девушка вдруг спросила:

— Do you speak English?

Оседлала своего рогатого коня и умчалась, растворившись в миллиарде мелких-мелких дождинок — утреннем тумане, который здесь чуть ли не ежедневно: океан. «Ранняя птичка», — подумал я, глядя с сожалением вперед, хотя ее и след простыл.

Не то чтобы хоть куда, но в моем возрасте чуть ли не любая встречная волнует. На женщин засматриваюсь и боюсь подзалететь в аварию, когда за рулем – отвлекают и возбуждают. Седина в голову, а бес известно куда. В ребро. Вспомнил почему-то загадочную надпись на здешних общественных уборных “Unisex“, пока до меня не дошло, что ничего такого-разэтакого в этой надписи нет и значит она, что эти индивидуальные кабинки не поделены на «мужские» и «женские», а предназначены для обоих полов. Так и шел, обуреваемый своим бесом, пока боковым зрением не заметил на обочине белый гриб. Клин клином вышибают.

А грибник я страстный. Без швейцарского армейского ножа и пластикового мешка в лес ни ногой – на всякий случай. У меня множество разного рода грибных привычек, теорий и предрассудков. К примеру, срезав гриб, тут же складываю нож и прячу в карман – уверен, что грибы, завидев мое орудие убийства, попрячутся от страха. С другой стороны, я почти никогда не сворачиваю с тропы, уверенный, что грибы сами бросаются мне под ноги и дают знать о своих ближайших родичах поодаль – грибница-то у них одна, тогда как моя спутница рыщет по лесу сквозь бурелом. При таких разных приемах, мы возвращаемся обычно с одинаковой добычей. По-моему, чтo на тропе, чтo в сторону от нее – едино: грибы или есть или их нет. Почти как в том анекдоте про два необитаемых острова, помните? На одном — три мужика, на другой три бабы. Самый молодой бросается в воду, чтобы добраться до них вплавь. Тот, что постарше, начинает мастерить плот. «Сами приплывут», — говорит пожилой, вроде меня. Вот я и убежден касаемо грибов: на ловца и зверь бежит. То бишь гриб.

Судя по тяжести полиэтиленового мешка, улов неплохой – нести надо осторожно, чтобы грибы не смялись, — и разнообразный: несколько белых и красных, сопливый подберезовик, лисички, маслята и некий сорт моховичков, которые после варки напоминают маслят, но покрепче, их червь не берет, и чуть вкуснее. С сожалением пропускал солонухи – шикарные грузди, нежные волнушки с бахромой, даже плебейские горькуши: никаких с собой приспособлений для соления — на кадушки, ни укропа, ни смородинного листа. А когда-то в России у нас было целое производство, да еще мариновали, закатывали в поллитровые банки и дарили друзьям. А, что вспоминать – моя спутница до сих пор ностальгирует.  Зато я – нет: моя родина там, где растут грибы. У меня даже есть такой рассказ: «Лечение ностальгии грибами».  Я – вылечился. К тому же, здесь, в Америке, у меня нет конкурентов: все грибы – мои. Разве что какой-нибудь здешний индеец или твой брат эмигрант, не обязательно совок – повстречал как-то польку с грибным лукошком. Не то, что в России, где грибников больше, чем грибов.

Зато и покалякать о «третьей охоте» здесь, считай, не с кем. Даже мои нью-йоркские друзья-приятели из бывших москвичей в грибном направлении глухи и слепы. Говорить о грибах с негрибниками – о стенку горох. Одна приехавшая недавно из Москвы дама бальзаковского возраста перебила меня: «Грибы в России только евреи собирают». А когда я под сильным грибным впечатлением рассказывал моему здешнему приятелю: «Тут белые, там красные…», он вылупил на меня глаза: «Ты о гражданской войне?» Что делать, нет у него этого в опыте. Или разыгрывал меня? А фанат моей прозы из Питера пропускает грибные тексты, считая их лирическими отступлениями, необязательными к чтению.

Вот почему так радовался недавно, телефонно общаясь с одной моей давней  знакомой, которая оказалась в адеквате – у нас с ней полный унисон в грибной страсти. Пожаловался ей на отсутствие смородинного листа для соления – обещалась высадить у себя на участке куст смородины.

— Первый в очереди за смородиновым листом!

— Вышлю вам по почте.

— Лучше я заеду, а то примут за марихуану.

Да еще появился знакомый в Силиконовой долине, москвич, который сохранил свою грибную страсть в Калифорнии, где третья охота сдвинута по срокам и начинается на два месяца позже. Но и я до поздней осени собираю красные в дюнах на океанском берегу около Монтока, Лонг-Айленд: на срезе сахарные, чистые, откуда червю взяться в песке?

Вернусь, однако, в Акадию, национальный заповедник в Мейне, где бываю регулярно — каждый год.

Повтор? Дежа-вю? Не факт. Потому и называется Акадия, что прижизненный рай, парадиз на земле, заповедный, заветный, зачарованный край, таких волшебных, обалденных мест больше не знаю, хоть объездил полсвета. Думаете, я один так думаю? Как бы не так! По одним приколам на здешних тишотках и номерных знаках можно судить. «Mr Crazy» на бампере — я тоже ку-ку от этих палестин. Или на майке «Sorry, my mind closed untill futher notice». Типа «не приставайте, не  мешайте впитывать впечатления». К кому это обращено – к жене? к детям? к прохожим? И вдруг на номерном знаке, не сразу врубился: «B ckazke». По-русски — латиницей! Вот именно: как в сказке.

Привет, русскоязычник, все равно откуда!

А чудные прибрежные городки, где мы накупили курток, кепок, чашек, брелков со здешними ведутами и ландшафтами — «обаркадились» или «прибархарбились» (по Бар-Харбору, столице Акадии).

Ладно, не буду растекаться по древу – пусть читатель сам заглянет в альбом или путеводитель. Каждый раз открываешь здесь что-то новое – физически и метафизически, фактически и эмоционально, объективно и субъективно. В этот раз – особенно. Взял с собой целую библиотеку, чтобы не скучать и не томиться по вечерам – 8 толстенных книг, включая свою собственную, а прочел всего 76 страниц, так ухадайкивался и был переполнен «импрессионами», что не до книг, когда живая книга природы раскрывается перед тобой ежемгновенно. Поехал больше ради Лены, а кайфовал за нее и за себя, глядя на все жадным взглядом василиска, как будто никогда больше здесь не буду, самый последний раз.

…Я мог быть сочтен

Вторично родившимся. Каждая малость

Жила и, не ставя меня ни во что,

В прощальном значеньи своем подымалась.

 Так и живу теперь: последняя встреча, последняя свиданка, последние объятия, последний вояж, последний мной прочитанный или написанный текст, мои последние грибы.

По пути встречал много, по справочникам судя, съедобных грибов, но не брал, так как русской привычки у меня к ним нет: ни как у собирателя, ни как у едока. Не то чтобы традиционалист, но быть грибным дегустатором – все-таки риск.

Вот растущие семейками на деревьях, один на другом, цвета семги с желтой каймой chicken mushrooms, которые, в самом деле, по вкусу напоминают белое куриное мясо — мы открыли этот «куриный гриб» уже здесь, в Америке. Моя спутница его обожает, но из-за меня не берет – у меня после него пучит живот. Уже дома, в Нью-Йорке, раскрываю американский грибной справочник, где больше тысячи названий и читаю: “Choice, but can cause an allergic reaction and digestive upset.”

В китайских магазинах и ресторанах – куинсовский Чайнатаун у нас под боком — помимо привычных шампиньонов, продаются и подаются еще несколько диковинных, нам в России неизвестных и очень вкусных грибов. Вряд ли китайцы привозят их из Китая. Находил несколько в лесу: «круглый», «устричный» (oyster),  фаллические грибы, но брать не решался. Действую в грибной охоте согласно парадоксальному принципу: с незнакомыми не знакомлюсь. А вот граф Лев Николаевич Толстой, тот вообще все грибы называл «подберезовыми», и хотя его героини собирают грибы, но сам он, думаю, ни разу: не барское это дело – грибы собирать, не по чину. То ли дело – охота. А если уж опускаться до народа – косьба. Тем не менее, лучшая сцена в «Анне Карениной – грибная, когда Кознышев так и не решается сделать в лесу предложение Вареньке, и она, бедняжка, так и остается старой девой.

Встречные, когда я наклоняюсь, чтобы срезать гриб, дивятся и предупреждают, что он ядовитый, и я читаю им короткую лекцию, что грибы делятся на ядовитые, несъедобные, съедобные и деликатесные. После такой лекции одна парковая служка принесла мне на просмотр собранную ею коллекцию: сплошь  – мухоморы. До меня не сразу дошло, что она их отбирала по эстетическому принципу. Кто спорит – красавцы! Зато в другой раз я приохотил к грибам одного — представьте себе! — русского в Апстейт Нью-Йорке: он брал любые съедобные грибы, которыми я брезговал, но на всякий случай несколько часов их отваривал, и они теряли всякий вкус. Его дело.

Относительно вкуса. Самый большой белый я нашел на индейской тропе в Ситке, Аляска: вымахал чуть не с меня ростом, хоть сам я ростом невелик. В книгу рекордов Гиннеса? Представьте, нет. Я видел снимок, где три человека тужатся, а все рано не могут поднять грибной гигант. А из моего белого отварили суп – оказался безвкусным.

У меня уже была схожая история с рыбой, когда, позарившись на дешевизну, притащил домой исполинского карпа, который по вкусу – точнее, безвкусице – ничего не напоминал, менее всего – рыбу. У Аристотеля, помню, есть рассуждение о корабле, который не должен быть ни слишком большим, ни слишком маленьким — иначе это не корабль. То же с грибами, рыбами, да хоть с женщинами! Прошу прощения за отвлек в мою любимую сторону.

Наконец, встреча на «корабельной» тропе, названной так в память британского корабля, который вошел в здешнюю уютную, пригласительную бухту во время прилива, но застрял навсегда и развалился, когда начался отлив и он сел на мель. Меньше всего я ожидал найти грибы на этой океанской тропе с каменистой и солоноватой почвой, хотя складной нож на всякий случай захватил. Не зря: два боровика, рядышком. Пока чистил и разделывал – нет ли червей, со мной поравнялись подростки в кипах и девушки в длинных, до земли, юбках. Какой вопрос они мне задали первым, застав меня за таким необычным занятием?

— Ты еврей?

— А что, так не видно?

Вот зацикленные! Как-то странно было среди всей этой дивной природы переходить на этнос.

Дальше последовал еще один диковинный вопрос:

— Ты ученый? Натуралист?

Тут я вовсе опешил:

— Я их ем, — сказал я, показывая на грибы.

— Ты ешь дикие грибы? Сырьем?

— Нет. Их надо заправить луком, морковью и картошкой, поджарить на масле, а потом есть. Или сварить суп с теми же ингредиентами. Деликатес! Не хуже здешних лобстеров.

— Лобстеры нам нельзя. Никаких панцирных.

Видели бы они, как моя спутница во время отлива выискивает рукой в океане моллюсков, отрывает от водорослей, а потом мы, по примеру чаек, варварски разбиваем их об камни и едим живьем, запивая соленой водой изнутри раковины. В таком диком виде они намного вкуснее, чем когда их подают горячими в ресторане.

На вопрос, как отличить съедобные грибы от несъедобных, а тем более ядовитых, я вкратце рассказал о своем русском опыте, но добавил, что есть справочники-определители. И тут мои собеседники снова поразили меня. На этот раз своим практицизмом.

— Надо сегодня же купить.

— Будьте осторожны, — сказал на прощание этим фраерам. Как бы их не сгубила жадность?

Не хотелось бы, чтобы мои соплеменники отравились.