Лес-батюшка

Медовый август был на исходе. Яблочный Спас – готовь к зиме припас – уже проводили, да и третий встретили. Считанные денечки оставались до начала учебного года.

Осенняя грусть гуляла по сжатым полям, похожим на стриженые макушки новобранцев, по скошенным лугам, по облысевшим садам и посадкам. Зарядили было дожди, да, видно, передумали. И просияло солнце…

Вечером, входя в избу, бабушка Катя сказала мне: «Погодушка-то уведрилась, Нинушка, ложись-ка спать пораньше, а утром, Бог даст, в лес пойдем. Разбужу с петухами. Сказывали грибники у пригона: грузди да волнушки поспели».

Я ушам своим не поверила: меня в лес берут! Ни разу еще не была там. Село наше лежало в кольце золотых полей, очень далеко от леса. А он темнел вдали сплошной стеной, темный, молчаливый, пугающий. Мне и младшей сестренке Тане запрещено было туда ходить.

Утром, рано-рано, бабушка разбудила меня: «Подымайся, кто рано встает, тому Бог дает…» Я беспрекословно выпиваю кружку парного молока и одеваюсь.

Выйдя за ворота, она первым делом перекрестила себя и меня, и мы отправились в сторону леса. Утренняя прохлада прогнала остаток сна. Ветерок ласково щекотал щеки и шею, ерошил у меня на лбу коротенькую челку.

Бабушка Катя идет впереди меня, даже не идет, а как будто плывет. Длинная юбка, собранная на резинке сверху, вьется на ветру, закрывая ее ноги до пят. Бабушка сама шьет себе нехитрую одежду на «зингерской» машинке: юбку из темной плотной ткани и блузки ситцевые или сатиновые в мелкий цветочек, исподнюю рубаху из светлой бязи. Одним словом, одевается так, как исстари одевались женщины в русских селениях. Волосы заплетены аккуратно в мелкую косичку и собраны гребенкой. На голове неизменно — беленький платочек.

Мы минуем чужие огороды и сады, источавшие еще яблоневое мирро. Бодрость наполняла все мое существо. И я уже чикиляла на одной ноге и прыгала через маленькие лужицы, как козочка. Бабушка урезонивает меня: « Лес-батюшка шумливых да суетливых не больно-то любит, силушка-то еще пригодится.

— Бабушка, а почему ты лес батюшкой величаешь?

— А потому, — отвечает она, — что ежели земля – матушка, то лес – батюшка-кормилец. В войну да в голодные годы лес нас и кормил, и обувал, и от холода спасал. И зверю дикому он обитель, и птахе укрытие.

По дороге в лес мы встретили дуб-великан, он был высокий, развесистый, может быть, даже столетний. Показывая на него рукой, бабушка говорила:

— Видишь, сколько желудей на нем; в войну их в ступе толкли, муку делали, хлеб да лепешки пекли. А корой дуба и людей, и скот лечили. И теперь желудей-то много под дубом. Никто и не собирает. Даже свиньи «нос воротят».

Чем глубже в лес проходили мы, тем тревожней становилось у меня на душе:

— А мы не заблудимся? Учительница говорила, что в лесу надо компас иметь, чтобы с пути не сбиться…

— Полно тебе, внученька, вон наш компас – на небе, — указала она на взошедшее солнце. – Запоминай, с какой стороны солнце, коли в лес заходишь. А лес этот я вдоль и поперек в войну прошла. И места грибные да ягодные знаю. Так что тревоги твои напрасные.

Она остановилась.

— Вот мы уже и пришли. Сейчас во всей красе увидишь лес-батюшку.

Повязывает поверх беленького платочка малиновый полушалок, поясняя мне, чтобы лучше ее видно было среди бурых стволов да травы. Я говорю бабушке, что она стала похожа на дятла, которого я на картинке в учебнике видела, и мы весело хохочем.

— Я тебе вот что скажу, — говорит она, — ты следом за мной не ходи, а то вместо грибов пятки собирать будешь. Но и по сторонам шибко далеко не лезь – потеряться можешь…

Глазею по сторонам. Моя голова кружится от запахов увядающей травы, опадающей листвы и еще от каких-то неизъяснимых ароматов, неведомых шорохов, звуков. Было как-то торжественно-тихо и таинственно…

Смотрю: бабушка грибы один за другим кладет осторожно в ведро. В лесу тихо и прохладно в этот час, как в пустом храме. Главные солисты лесного хора уже покидают теплые края… Порхают с ветки на ветку синички и еще какие-то неведомые мне птицы, но мне не хочется докучать бабушке расспросами. Я подымаю голову вверх и вижу голубеющее небо и солнце, которое кажется мне мохнатым, будто запуталось оно в кронах высоких сосен, дубов и берез.

Треснула ветка, я испугалась и закричала:

— Ой-ой, где-то рядом медведь!

Но бабушка успокоила меня:

— В наших лесах медведи не водятся. А у страха глаза велики – не только медведь, и слон может померещиться.

— А от меня грибы прячутся, — начинаю канючить я, — ни одного нет. Наверное, зря я пришла сюда.

— А ты, внучка, почаще поглядывай, они и вправду, от тебя прячутся. Всматривайся и вслушивайся, тогда батюшка-лес все тайны свои тебе откроет, распахнет он свои кладовые, ничего не утаит. Как говорится, надерешь лычок – сплетешь ремешок, обдерешь палку – получишь скалку.

Ох уж вечные эти бабушкины присказки, — вздыхаю я. И вот, потихоньку, идем мы по бабушкиным грибным местам. Наконец, пристально глядя под березку, а вдруг показалось, вижу: вот он, грибок, что спрятался от меня. И я не ошиблась: ковырнула палкой листву – и вот гриб, да еще не один!

— Бабушка, я грибы нашла! Грузди или волнушки!

— Сыроежки это. Не бери их. Груздь сыроежке не товарищ, а волнушка — не подружка. Не кручинься, твой гриб тебя дожидается.

Успокоенная бабушкиными шутками-прибаутками, иду по опавшей листве, цепляя на лицо паутину.

— Ах, грибы мои, грибы, да вы грибо-о-чки мои! – горланю я что есть мочи во все горло и отхожу чуть в сторону. Вот оно — везение: волнушки прямо передо мной, в траве. А вывел на них мухомор. Красный такой, огромный, в шапке сказочного гнома.

— Бабушка, а давай мухомор возьмем.

Но вокруг тишина. Мне становится жутко, и я ору изо всех сил:

— Где ты, ба-а-бушка-а?!

— Да здесь я, рядом, давно тебя вижу, — чуть громче привычного отвечает бабушка. — Ну что, распахнул лес-батюшка кладовые перед тобой? Э-хе-хе, в войну дикую малину да яблоки-кислушки ведрами носили, тем и спасались. Сады-то в суровую зиму вымерзли. Кабы не лес, пропали бы. Лыко из лесу несли да лапти плели. К лесу-то особое почтение иметь надо, беречь как зеницу ока.

— Сколько времени мы в лесу, а кукушки не слышно. Куда подевалась, ведь она в лесу живет? – не унималась я.

— В эту пору кукушка не кричит: колоском подавилась.

— Как это подавилась? Каким колоском? – тараторю я.

— До Петрова дня кукушка кукует, пока хлеба не заколосятся. А потом уж все… Птенцов-то своих она бросает. И не кукует больше, — терпеливо объясняет мне бабушка.

Я подхожу к ней, обнимаю и безутешно плачу.

— Что ты? Что ты? – успокаивает она меня.

— Не уезжай в город, прошу тебя, — реву на весь лес.

— Да я ведь по весне с первыми соловьями назад вернусь. Чаю, грядки поможешь мне посадить? А не ехать нельзя: тринадцать внучат у меня. Всем помочь надо. Давай-ка лучше привал сделаем. Устала, поди, без привычки?

Выбираем полянку, стелем мое пальтишко и достаем нехитрый паек: у бабушки – «постный день». Она пьет чай из бутылки и, степенно подбирая крошки, ест ржаной хлеб. Никогда прежде хлеб и молоко, которое она припасла для меня, не казались такими вкусными.

Смотрю в бабушкино ведро: оно наполнено грибами.

— Пора, внученька, к дому пробираться, солнце-то уж полдень показывает, до стада надо успеть.

Где-то совсем близко застучал по дереву клювом-молоточком дятел.

— А у меня голова что-то болит.

Бабушка срывает какой-то зеленый лист и кладет мне на лоб. Слышу, как она тихо нашептывает молитву.

— У тебя полное ведро грибов, — не успокаиваюсь я, — а у меня и половины не наберется. И что это за листики зеленые у тебя в руке?

— Эти лечебные листики в народе называют медвежье ушко. Палец когда нарывает, приложишь – и вытянет всю хворобу. В лесу много лечебной травы, да время сбора уже миновало. Небось, чай-то мой травяной любишь пить? Вот лес-батюшка нас и врачует.

Я смотрю в бабушкины голубые, как ясное небо, глаза. Уже, по словам мамы, «седьмой десяток» лет разменяла, а молодостью так и светится, улыбнется – все зубы видать наперечет, цельные, один к одному. Наверное, — думала я, — потому что мало кушает, – всегда у нее посты – вот зубы и уцелели. Да еще с поклонами, слово божье в молитвах всегда причитает. Лечит взрослых и младенцев. Она ведь не обучалась ни одного года в школе, но самостоятельно научилась читать и писать. Дорогу может находить по солнцу и звездам. А какой вкусный хлеб печет! Вот что значит — с лесом-батюшкой дружить. Кто же она, моя бабушка?

— Что приумолкла, егоза? – ласково спрашивает она меня. – Ай, уморилась совсем?

Возвращаемся  мы усталые, но довольные – с грибами. Оглядываюсь назад: остался позади лес-батюшка. Теперь он не казался мне мрачным и неприступным. «Подружись с ним – и он одарит тебя своими богатствами»,- вспоминаю до сих пор я бабушкины слова.

И теперь, в преддверии каждой осени, словно голубым подснежником, распускается во мне тихая РАДОСТЬ…