28 декабря 2021
Автор: Владимир Супруненко Учительская газета, №52 от 28 декабря 2021.
Разное можно услышать в хоре лесных голосов
Десятки раз проходил мимо и не замечал. Это летом, в начале осени. Но вот наступил ноябрь. Лес сбросил все одежки. Мир оголился. И тайное вдруг стало явным. Правда, эта оголенная явность не стала ясностью. Она так ошарашила, так внезапно ввергла в пучину переживаний, сожалений и ненужных печальных воспоминаний, что я почти не замечал, что и как происходит вокруг. Разве что в лесных дебрях, когда вдруг застигала непогода. Но тогда тем более одна мысль: быстрее под крышу, к теплу. Внезапно выпал снег. Метаморфозы предзимья стали дивным сном.
И вот однажды во время очередной прогулки я увидел эти два сплетенных дерева. Береза и сосна в прямом смысле сплелись, будто именно перед зимними холодами захотели породниться. Он и она, инь и ян, свет и тьма, холод и жара – полярность, но в то же время и единство мира, его первородство, жизненная основа. Березка, покинув своих белокорых сородичей в окраинной веселой роще (о причинах гадать не будем), забрела в дикую лесную чащу и стала искать себе пару. Но ни отважного рыцаря-дубка, ни стройного молодца-ясеня, ни светлоликого крепыша-вяза (других «мужских» пород в здешних лесах отродясь не водилось) поблизости не оказалось.
В сумрачном бору одни ели да сосны. Но деваться некуда, хотелось и тепла, и обмена жизненной праной, и даже доверительного разговора, вот и пришлось сблизиться с сосенкой. Сначала вроде в шутку приглядывались друг к другу, примеривались к близкому соседству и даже совместной жизни. Но, взрослея и привыкая к тесному вынужденному сожительству, не заметили, как срослись, переплелись стволами. Сроднились в конце концов. И однажды вдруг осознали простую истину: ничто и никто в лесном мире уже не в силах разъединить их. Так состоялось рождение еще одного лесного древесного чуда.
Произошло это не в одночасье, но просто, естественно и буднично. Так нередко и говорят об этом: обыкновенное чудо. Мы можем не замечать его, чаще, правда, удивляемся и даже недоумеваем, но подобное в подлунном мире происходит везде и всегда. В том числе и в жизни людей.
Задушевный разговор
Вечерняя тишина. Безветрие. Вдруг качнулся тополиный лист. От кого принял, кому передал сигнал? Так мне иногда представлялось-думалось. Я уже даже не говорю про слабый свежий ветродуй, когда разноголосый дробный шелест листьев превращает тихую березовую рощу в шумную базарную толпу. А при буреломе лесная чаща тут же наполняется громкими голосами, успевай только прислушиваться, как деревья скрипят, постанывают, скрежещут, воют. И невольно возникают мысли о загадочных существах, что прячутся в кронах, старых дуплах под корой. Или даже о древесных душах, которые беседуют, общаются друг с другом.
Почему бы и нет? Ученые даже предположили, что гифы некоторых грибов – это подземная информационная сеть, каналы которой соединяют древесные корни разных пород. Так происходит между ними общение. Часто это просто мирная беседа, задушевный разговор, досужая болтовня, но нередко и перебранка, и спор за место под солнцем. Разное можно услышать в хоре древесных лесных голосов. И о разном подумать. Брожу по плавневым рощам, собираю хворост для костра, засыпаю под могучими кронами, спрашиваю у тополя, задаю вопросы вязу, советуюсь с дубом. В последнее время ловлю себя на мысли, что в любое время года тороплюсь в плавни, чтобы пообщаться с… деревьями.
Зрелость
…Днепровский остров Хортица – «зеленая» отдушина для горожан. Обычно, проскочив через мост, сразу сворачиваю вправо, в сосняк. Тропки отходят от дороги и расползаются по сухим сосновым подстилкам. Сосны стоят неподвижными рядами, Солнечные лучи скользят по шелушащимся стволам и падают на землю пятнами. Внизу безветренно, светло и необычная для поздней осени теплынь. Ветер наседает сверху, нет-нет да и качнутся ветви, царапнут иголками тугое, словно парус, небо. Видно, как вниз-вверх дергаются шишки, будто дразнят нижние отмершие отростки.
Я помню эту местность другой. Пески свободно перекатывались по холмам, забивали травы, стекали в балки, сбивали листья с корявых тополей. Лесоводы решили засадить северную часть острова сосной. Нас, школьников, тогда часто вывозили на Хортицу на помощь озеленителям. Сосенки были махонькие, нам и до колен не доставали. Покрытые редкими хвоинками ветки беспомощно растопыривались, а тоненькие стволы вздрагивали от удара песчинок. Не верилось, что деревца приживутся.
Мы подрастали, нас выпускали из очередного класса, еще совсем зеленым вручали аттестаты зрелости, потом мы торопливо взрослели: часто на других берегах, вблизи других островов. Все это время на Хортице подымались и подымались сосны. Круглый год зеленые – упрямо распускали в песке корни, неспешно достигали зрелости. И вот спустя четверть века я стою под их кронами. Одна у нас зрелость. Так вроде получается.
Еще когда высаживали здесь сосенки, среди поклонников хортицкой старины слышались недовольные голоса. Мол, сосны никогда на острове не росли, среди дубов и верб хвойные никогда не зеленели, невозможно представить запорожского казака с люлькой под сосной. И если уж облесять островные пустоши, то лучше засаживать их исконными хортицкими южными породами. Наверное, в этом есть какая-то своя логика. И, может, очень ко времени она. Но вот ведь какое дело: как не хватает порой посреди зимы зеленого шума, и так невыносимо видеть над крьшами разноцветье (зелени в нем тоже хватает) заводских дымов! Да, невозможно представить казака под сосновой кроной, но также невозможно вообразить его подметающим пыль на асфальтовом городском проспекте, на месте которого когда-то играли степные ковыли…
Сотни миллионов лет назад водоросли выползли из воды на сушу. Появились мхи, лишайники, хвощи, плауны. Потом стали подыматься папоротники. После них пошли хвойные. И только потом их сменили покрытосеменные – платаны, дубы, тополя. На Хортице есть водоросли, мхи, лишайники, сотни видов покрытосеменных растений. Хвойных пород не было. Поднялись, закрепились на песке сосны. Разорванная цепочка восстановилась.
Мало времени, но много всяких разных мыслей приходит под хвойным пологом. Я сижу, прижавшись спиной к теплому стволу, и неторопливо жую бутерброды, запивая их душистым, настоянным на хортицких травах чаем. Передо мной две сосны, кажется, от одного корня, изогнулись в виде лиры. Вот уж не думал, что в нашем образцовом соснячке может быть такое! Сверху шмыгнул ветер. Упало несколько сухих хвоинок. Медленно они падали, прерывисто, нехотя, будто задевали о струны. И рождалась дивная мелодия.
Корни
Гнилая верхушка пня с торчащими над ней усиками аморфы чернела под стеной камыша. С озера ее почти не было заметно. К ноябрю камыш пожелтел, местами поредел, отступил к берегу, и пень стал виден издалека. Но однажды я не обнаружил его на прежнем месте. Стояла глубокая осень. По берегам чернели безлистые деревья. Лишь кое-где бурели дубки и просматривалась тусклая зелень акаций. Пня над водой не было. В чем дело? Куда он исчез? И тут я увидел знакомую горбинку. Она метра на полтора возвышалась над мелководьем. Ну, конечно, ведь вода сильно упала – ушла из предзимних плавней в реку. Пень очутился почти на берегу.
Но не это меня удивило. Всегда перед глазами была лишь верхняя, надводная, часть пня. Измочаленная струями, облепленная ряской, она казалась догнивающим обломком, который распался бы на куски, вздумай я ударить по нему веслом. Озерные крачки иногда садились на пень, однако не скакали по нему, не дергали во все стороны шеей – стояли смирно, боясь пошевелиться, чтобы вдруг не ушла из-под ног ненадежная опора.
И вот увидел… нет, это был уже не пень… вернее, не совсем тот пень… Что же было? Толстые корни поднимались с озерной глубины и сходились над поверхностью воды в одной точке. Подгреб ближе и смог разглядеть каждый корневой отросток. Переплетаясь между собой, они расползлись по мелководью. Иные отростки исчезали под иловой толщей.
Растет, как из воды
Так говорят в народе, имея в виду живительную силу влаги, способную в южных степных регионах творить чудеса. «Где вербица, там криница», – утверждают знатоки. Замечено точно: верба растет там, где есть вода. Вербой и поныне, кстати, укрепляют берега реки, втыкая прутики прямо в воду. В трактовке моего знакомого краеведа Володи Шовкуна, с которым мы побывали в самых укромных плавневых уголках, именно с водой и плавнями связана этимология слова «верба». «В старину, чтобы как-то обозначить броды в плавнях, – рассказывал он, – вдоль них втыкали лозинки. Весной эти низменные места заливало водой, и рыба валом валила туда на нерест. Вот «верба» и означает «в рыбе». То же самое и с тополем. Эти приметные издалека деревья сажали вдоль степных дорог. «То в поле», – говорили про эти верстовые топольки».
Из воспоминаний жителей окрестных сел известно, что в плавнях росли деревья прямо-таки сказочной толщины, а в некоторых местах через плавневую густянку (так, например, в Приднепровье называют густую растительность по берегам рек) невозможно было пробиться ни пешему, ни конному. В это трудно поверить, но во время странствий по плавням мне часто попадались вывороченные ивы и тополя, толщина которых превышала мой рост. Нигде больше в наших широтах я не встречал ничего подобного. От жителей плавневых хуторов приходилось слышать, что во время выпаса скота на плавневых островах в стволах толстых верб выжигали довольно просторные дупла, в которых можно было спрятаться в непогоду. Иные ловкачи даже умудрялись продалбливать оконца и вешать двери, которые запирались, когда хозяин вербового жилища отлучался на долгое время.
Рукотворящее диво
Как-то мне пришлось ночевать в лодке, приткнувшись к одному островку в дельте Днепра. Решил даже не разводить костер на берегу – слишком он был сырым и неряшливым. Зачехлил тент, зажег свечу и стал разворачивать бутерброды. Вдруг свисающий с каркаса край тента, который я летом обычно не закрепляю по бортам, стал беззвучно отъезжать в сторону, будто открываться. И в это мгновение в лодку снаружи просунулась черная рука со скрюченными пальцами. Я застыл, стараясь не шуршать бумагой.
Слышно было, как потрескивала свеча. Ужас стал охватывать меня. Рука вдруг дернулась, пальцы нервно сжались, будто схватили что-то. Что делать? Кричать? Звать на помощь? Креститься? Я человек несуеверный, однако рука невольно от лба соскользнула вниз, потом потянулась к правому плечу… И тут я разглядел черный разлапистый сук на конце. Оказывается, вечером в плавни с Днепра прибыла вода (так часто у нас бывает), течение тихо подвинуло корму лодки, и торчащий из прибрежной вербы сухой отросток «въехал» внутрь моей обители.
Было много и других подобных случаев, связанных с ветками, сучьями, древесными отростками. Их метаморфозы, внезапное превращение в рукотворящее диво, их древесное «рукоприкладство» и даже тесные объятия наводили на мысль о животворной природе древесных пород, их притягательном естестве, страстном желании (позволю себе даже так выразиться) приблизить к себе человека, поучаствовать в его деяниях.
Один век
Как и люди, появляются на свет они почти одинаково, а завершают земное бытие по-разному. В плавнях много старых, проживших не один десяток весен и зим деревьев. Их меньше, конечно, чем юных, молодых или взрослых – крепких, стройных, с тугой корой стволов. Но каждое на виду, приметно по-своему. Возле озера Глухого разметал покрученные сухие ветки огромный тополь-патриарх. Старому рыцарю, на теле которого шрамы и отметины многих битв, уже тяжело носить доспехи. Каждый год он сбрасывает, освобождается от лат, и оруженосцы с честью принимают их – на гибких ветках окруживших его кустов аморфы висят куски бурой коры.
Слева от насыпи в сторону озера Головковского ответвляется коса. На ее топком берегу растет ива, век которой, пожалуй, перевалил за сотню лет. Что осталось? Кряжистый пень, который и двоим не обхватить, серые куски ствола. Они в беспорядке громоздятся вокруг и похожи на обломки гранитной скалы. Можно присесть на один из них. Очень удобно и надежно.
Владимир СУПРУНЕНКО, фото автора
