17 октября 2016

Здесь он приспособился жить на асфальте. Отыскал в нем щель и протиснулся сквозь нее, пробился. Он явился на свет Божий среди крошек щебня, окурков, бумажек и другого мусора.

Осторожный, но и полный надежд, беспомощный, но и бесстрашный, он возник тремя ростками — не на пустыре, не на опушке леса, а на городском тротуаре.

Я боялся, что кто-то наступит и раздавит эти хрупкие росточки, но люди не замечали их, они проходили мимо, им было не до каких-то листочков, торчавших из асфальта. Потом, изо дня в день, по будням, по дороге на работу и с нее, я мог видеть, как кипрей рос, поднимался все выше и выше, становился все смелее и смелее.

Куст разрастался вширь и в высоту. Сначала я насчитал двенадцать веточек, потом восемнадцать, а потом перестал считать. И вот настал день, — я его ждал, — когда на самом высоком стебле, на его вершинке, заострилась стрелка первого соцветия. Следующим утром на ней раскрылись первые малиновые цветки. Наступила пора цветения, пора долгожданного торжества.

Куст поднялся в рост человека и зацвел на все четыре стороны. Я мог успокоиться: кипрей — состоялся. Его «безумная» попытка поселиться и выжить в большом городе — удалась.

Если быть точным, не кипрей поселился в городе, а город поселился на месте, где жил кипрей, где он обитал годами, а то и столетиями. Небось, под асфальтом осталось еще много корней и корневищ, у которых не было удачи — или смелости — отыскать свою трещину в асфальтовой тверди.

Известно, что после пожаров на месте, допустим, лесов появляются обширные заросли кипрея. За это его обозвали «пожарником» и «огненной травой». Причем, там и тогда он буквально вспыхивает, вроде того же пожара, малиновым буйством повального цветения.

Если пожар случился летом, то уже весной следующего года, — будто того он и дожидался, — кипрей сразу, бесцеремонно, охотно и даже с превеликим удовольствием торжествует на черном горельнике, на котором, казалось бы, невозможна никакая жизнь. Эта его повадка известна. Никто не хочет, а он — всегда готов.

Все выгорело — деревья, кусты, травы, мхи и лишайники, лесная подстилка, мицелии грибов… Ничего живого. А кипрею того и надо.

Хорошо сказано, цитирую: «На гарях, сразу после пожара, сквозь черно-серый слой едва остывшего пепла и золы, прорастают копья кипрея, дождавшегося своего часа. Он займет все выгоревшее пространство, тем более что других охотников нет. Кипрей будет господствовать пять лет, после чего нехотя уступит обихоженное место травам, кустарникам и деревьям».

Только через четыре года после кипрея на гари покажутся вишня, малина, душица. Еще через четыре года вернутся василек, девясил и мордовник… И — по списку все остальные. А кипрей… Он свое отбыл, в возрожденном лесу потерялся и пропал.

Так-то оно так, но ясно не все. Не ясно, как это происходит. В лесу кипрея не было? Не было… Вроде бы. А после пожара — как с неба свалился. Откуда он взялся — сразу и в таком количестве? Будто его посеяли сеялкой, как, допустим, какой-нибудь хлебный злак.

Может быть, и в самом деле семена-пушинки кипрея прилетели, опустились на черную гарь, засеяли ее? Прилетели, равномерно распределились на выгоревшей площади и дружно, как по команде, взошли. Да?

Ах, эти семена… Их десятки тысяч у каждой особи кипрея, но… Прежде всего, им неоткуда взяться. На дворе что? Весна. На месте леса — что? Черная гарь. Семена прошлого года погибли в огне.

Те, которые вне пожара, где-то уже прибиты к земле. Может быть, там и прорастут. Что маловероятно. Уж очень они у кипрея беспомощные. Даже и при удачном приземлении не всегда прорастают. А если и прорастут, то зацветут только через два года. Так что на семена надежды нет.

Если не семена, то что? Гадать нечего, выбор — одно из двух: или семена, или корни. Корни? Но — пожар… Чудовищной силы огненный вал… Сущее пекло… Ничто не спаслось, а корни…

Да, а корни и корневища кипрея выжили. Надо иметь в виду, что мощные корневища и корни кипрея уходят на глубину до двух метров. Они образуют густую сеть, занимая огромные подземные пространства. На корнях и корневищах сидят почки. Их много, они ждут своего часа, когда лес исчезнет и на гарь обрушится поток солнечного света. Тогда почки — да, как по команде, по команде солнца — проснутся и дадут дружные ростки. И будет их — учтем — до двухсот на каждом квадратном метре. До двухсот! Они-то и образуют сплошной малиновый ковер на черной гари.

Нет, из леса, возродившегося после пожара, кипрей не ушел. Он притаился в нем в надежде на следующий пожар. Он терпелив, и будет ждать долго. В конце концов, наверное, погибнет, если пожар не случится никогда. Но сколько их, лесов, которые никогда не знали пожара? На век кипрея пожаров всегда хватало. Все еще хватает. И будет хватать впредь.

Так что не взять кипрей ни огнем, ни асфальтом. Как ничем не взять жизнь вообще. Потому что она — везде. Даже и там, где ее вроде бы нет и не может быть. А она есть. Ждет своего часа.