У водосточной трубы стоит ведро. Оно полно дождевой воды и похоже на озеро. Вода прозрачная, в «озере» видно дно. А на поверхности плавают листья. Дождь закончился, но с крыш еще капает. По водостоку в «озеро» падают капли, одна за другой, и по воде расходятся круги. Какой бы маленькой ни была капля, но действие ее на «озеро» таково, что лис­тья больше не плавают свободно.

Они сбились в кучу, прижались друг к другу и замерли в бессилии. А круги все идут и идут, словно волны на берег. И нет той силы, чтобы сдвинуться листьям, оттолкнуться от тесного берега.

У реки стоит старая канализационно-насосная станция — очень поэтичное место. Будка находится на возвышении, под ней склон, за которым открывается вид на луг. А на другом берегу реки — сосновый бор.

Вокруг «каэнэски» высажены клены. По осени листвы здесь по колено. И есть один, особенный… с алыми листьями. И если встать под ним в глухую пору, в надвигающихся сумерках, да под серым небом, кажется, что стоишь в крови. Кровь течет под ногами и стремится вниз, к реке. Но это всего лишь клен возле насосной станции!

Костромская деревня Ямково живет в лесу, в двух километ­рах от шоссе. Чувство потерянности здесь ошеломительное и даже немного жутковатое. Деревня выглядит так, словно сто лет в ней прошло за один день. Улица, дома, окна в резных наличниках — ничего не изменилось, даже внешне, лишь основательно вросло в землю. И тишина, лес стеной, ковер мха и болота где-то в двух шагах. И я стою между двух домов — с каменными первыми этажами и деревянными вторыми. На окнах такая красота, что резчика расстрелял бы из чувства зависти. Палисадники, рябины, дворы, пустые телеги… Выходит женщина.

— Не хотите ли дом купить? — спрашивает она.

— Нет, — говорю. — Я здесь случайно… За клюквой приехал.

— А… То мои деды строили, братья… Они в 1900 году здесь оказались. Сначала в землянках жили, а потом расстроились.

— У вас здесь какой-то дореволюционный дух, — сообщаю я.

— Откуда же ему взяться? — удивляется женщина.

— Не знаю, — говорю, — словно вас время не тронуло. И сто лет как один день.

На меня смотрят с подозрением. Может, полоумный какой и опасный.

А я действительно за клюквой приехал. Накануне Революции… то есть ее столетия. Или это одно и то же?! Вот-вот, из-за этой путаницы она, зараза, везде мерещится: во мхах, болотах, резных наличниках, алых кленах и ведрах с дождевой водой. Впрочем, история с клюквой ожидалась действительно революционной.

Во всей нашей необъятной стране имеется одна-единственная плантация культурной клюквы. То есть клюквы, выращенной не болотным соком, а человеческими руками для увеличения красоты в природе и личного употребления. История эта не случайная. Как известно, в России надо жить долго, чтобы дождаться чего-нибудь хорошего.

О селекционировании клюквы у нас задумались сорок лет назад. Много это или мало? В Америках клюкву, которую там нагло называют на свой лад cranberry, промышленно разводят с XIX века. Но это явно от бедности. Зачем тратить усилия на разведение, когда крестьяне и так возами из лесу навезут? Но у нас с крестьянством к 70-м годам вышел системный недород. Поубавилось сельского народу против городского, что возить возами стало некому. Тогда определили Опытной лесной станции в Костроме государственную задачу: клюкву новую культурно вывести и обеспечить в массовом порядке. Быстро только кошки родятся. На сегодня имеем семь новых, невиданных ранее сортов и более 160 форм (из которых потом и получаются новые и невиданные).

Забегая вперед, скажу вам, граждане, дожившие до столетия Революции: волшебная получилась ягода! Уписывал я ее со стола ученых-селекционеров за обе щеки, но с трепетом, зажмурившись от пряной сладкой горечи, и думал: мать родная, победили же Природу костромские клюквоведы. Где, на каком сказочном болоте отведаешь таких ягод?! Нигде…

А про ягоду княженику и говорить мне не хочется. Поскольку чрезвычайно узок круг людей, пробовавших эту ягоду. Я в числе избранных. Страшно далеки мы от народа. Да и незачем приближаться. Не передать вкуса плода, когда иначе как райским его и называть не получается. Пусть останется при мне…

А наутро отправились мы на плантацию. Здесь важно отметить следующее. Уникальность костромской ягоды миру еще только предстоит оценить. Поскольку условия ее произрастания сулят совершенно неслыханные результаты. Про Америку говорить традиционно не интересно. Там на океанских побережьях да в песках… И на вкус она пус­товата и травяниста. В близкой Белоруссии клюква растет в лесах, но тоже на песочке. А у нас — здесь внимание! — на бывших торфяных разработках. А торф — это вся система Менделеева, наше вам почтение. И лучшего меню для клюквы не придумаешь. Это нам чуть позже расскажет директор плантации Анатолий Афанасьевич Лобач. Он про торф знает все и досконально. И называет его чудом. Не зря же в советские времена он гнал его в Кувейт на продажу, а теперь на этом же месте гонит клюкву… в смысле выращивает.

Отсюда, из торфа, необыкновенная мясистость, сок и волнующие клюквенные перспективы.

Но пока, по имеющимся у Лобача данным, английская королева закупает для своего двора 40 (сорок) тонн клюквы ежегодно. У кого закупает? Не у нас, а у «батьки» Лукашенко. Значит, новые вкусовые открытия у английской королевы еще впереди. И связаны они с Костромой…

Итак, опоздав с культивированием на век, мы только начинаем наверстывать упущенное. Знакомая история. Флагманом в отечественном клюкворазведении считается Весье­гонский винный завод. Именно этому ягодно-винному производству принадлежат 290 гектаров бывших торфяных разработок, из которых 122 гектара превращены в клюквенные угодья.

К сведению, в стране насчитывается до 2 млн гектаров выработанных торфоместорождений. Все они чрезвычайно пожароопасны, поскольку достать весь торф из чрева земли совершенно невозможно. Так вот, если высадить на торфяниках клюкву, они больше не горят…

От Костромы дорога ведет на север, в леса, к двухсотлетним деревням и к чувству потерянности во времени. Чем дальше в лес, тем меньше ты себе принадлежишь. А кому тогда? Гос­поже Клюкве, что ли?

Плантация по-северному — это голое, бескрайнее поле, изрезанное каналами, накопительными прудами, дамбами и площадками земли. Пространства между дамбами называют «чеками». Именно в «чеках» живет культурная клюква. Поле огромное — клюква крохотная. Ее видно, только если припасть к земле. И от этого несоответствия становится очень неуютно. А если прибавить северного ветра и прочих местных природных катаклизмов — совсем зябко. И думаешь: поле — это мир, а ты сам — клюква. Красивый плод, но жалкий. И любая социальная буря стремится оторвать твою голову с тонкого зеленого стебелька.

Правда, если сентиментальную лирику убрать, то ягоду кост­ромскую жалкой не назовешь. Истина, как водится, внутри…

Сезон сбора урожая длится всего месяц, с 1 сентября по 1 октября. Это условие касается нашей, «болотной» клюквы. Так называемую «американку» убирают позже, вплоть до снега. И даже зимовать оставляют.

И здесь выясняется, что клюква — это крупная арена противоречий. Понятно, что рождаются они при столкновении «болотной» и «американки». То есть нашей и не совсем нашей. Значит, и здесь есть «красные» и «белые».

Нас везут на «чек» № 10. Здесь еще не собрана «болотная». Собирают ее вручную. То есть ручками костромских женщин. (Мужская бригада клюквосборщиков тоже имеется, но женщин больше.) Считается, что женские руки проворнее.

В сезон на клюкву выходят до сотни работниц. Собирать, мыть, сортировать и отправлять на хранение и переработку.

Как это выглядит?

Мы приезжаем к концу обеденного перерыва. Из деревянного вагончика с дымящейся трубой выходят сборщицы — закутанные, как в скафандры, в непродуваемые штаны и куртки, отчего немного похожие на матрешек женщины. В руках ведра. Идут не спеша, словно за грибами. И поют что-то себе под нос. Спускаются с дороги на площадку, садятся кто верхом на ведра, кто просто на корточки, и вперед. Техника не сложная, но кропотливая и нудная. Тянешь низенький куст на себя, ягоды в ладони сами прыгают. Зараз не больше пяти штук. И так с восьми утра до трех пополудни. Дневная норма сбора нашей ягоды — 12–14 кг. При этом некоторые ударницы умудряются перекрыть норму в два раза. Зарплата сдельная — 50 рублей за 1 собранный кг. С «американкой» все иначе. Из-за ее пустотелости норма сбора выше — 17–18 кг. А цена труда ниже — 28 рублей за 1 кг.

Коллектив бригад сугубо местный — из окрестных деревень и поселков.

Последние три года на плантации появился новый вид сбора — механический. Это революционный шаг навстречу прогрессу и все такое… Но, как водится, есть нюансы, нивелирующие все прогрессы и революции.

На соседнем «чеке» как раз собирали «американку». Этот сорт клюквы имеет принципиальное отличие от всех прочих. Кусты у нее высокие и по земле не стелются. Поэтому, когда приходит время сбора, «чек» полностью заливают водой. А затем в образовавшийся пруд въезжают мотовилы — небольшой красный трактор с вращающимися цепями. Он едет и лупит этими цепями по воде. Клюква отрывается от куста и всплывает. После мотовил в воду идут сборщики — это довольно угрюмые костромские мужчины в настоящих скафандрах — резиновых гидрокостюмах с головы до пят. В руках у них этакие деревянные швабры — на производственном жаргоне они называются «машки». Этими «машками», бредя по колено, а где и выше в воде, мужики сгребают плавающую клюкву к центру «чека». Плавающие пластиковые боны петлей отжимают клюкву от берегов, не давая ей растечься. Затем в воду съезжает транспортер. Клюква по транспортной ленте попадает в кузовок. Кстати, даже после мотовил, мужиков и транспортера всю ягоду собрать не удается. И когда воду спускают из «чека», туда возвращаются женщины — дособирать «американку» вручную. После мехсбора ягоду отправляют на переработку. Хранить ее, побывавшую в воде, нельзя. Зато собирают ее в четыре раза быстрее и больше.

Два способа, ручной и механический, — как два мира, вечно враждующие и непримиримые.

«Американка» — практичнее. «Болотная» — вкуснее.

В сезон первой собирают сорок тонн. А второй — всего десять.

Масса красной ягоды на воде очень напоминает огромное пятно крови… Осень, холод, голое поле, стылая земля. Мужики бредут в воде. Женщины дуют на замерзшие руки. Трактор тащит за собой вагончик, а из печной трубы вьется дым. Одна из женщин распрямляет спину и кричит: «Новоселье, девчонки! Наша кухня переезжает!»

И кровь на воде.

Сто лет как один день…

И я думаю… А вдруг клюква — это действительно кровь? Кровь, выступающая из земли, как из тернового венца? Кровь тех, кого Революция стерла с лица земли за свои нескончаемые и бесконечные сто лет… Все может быть в нашем сказочном лесном царстве.

Мало кто знает, что в городе Костроме ходит автобус под номером 21. В этом автобусе почти каждый день в течение сорока лет едут два удивительных человека. Его зовут Валерий Анатольевич Макеев, а ее — Галина Юрьевна Макеева. Они оба старшие научные сотрудники Опытной лесной станции. Именно им во многом мы обязаны введению в культуру новых и невиданных сортов отечественной клюквы. Той самой клюквы, которая тает во рту, оставляя изумительную сладкую горечь. Ученые едут в автобусе, их никто не узнает в лицо. А они сидят тихонько и… я видел это собственными глазами… держат друг друга за руку. Сорок лет как один день.

Я думаю, что это любовь. Плод, который растет из необъятной глубины земли.

А еще клюкву называют ягодой милосердия за ее необыкновенные лечебные свойства.